Литературный оверлок. Выпуск №4 / 2017 - Руслан Гавальда

Теперь он был бы рад всех их стереть с лица земли, этих тупых, вонючих, эротизированных людишек точно так же, как тогда, в стране его души, черной, как вороново крыло. И он желал, чтобы они заметили, как он их ненавидит, и чтобы они ответили взаимной ненавистью на это единственное, когда-либо испытанное им подлинное чувство и, со своей стороны, были бы рады стереть его с лица земли, что они первоначально и намеревались сделать. Он хотел один раз в жизни разоблачиться. Раз в жизни ему захотелось стать таким, каков он есть на самом деле и вывернуть наружу свое нутро: как они обнажали свою любовь и свое глупое почитание, так он хотел обнажить свою ненависть. Он хотел один раз, всего один-единственный раз, быть воспринятым в своей истинной сути и получить от людей отклик на свое единственное истинное чувство – ненависть.

Но ничего из этого не вышло. Из этого и не могло ничего выйти. И тут ему внезапно стало дурно, потому что он почувствовал, как снова поднимаются туманы.

Как в пещере, в сновидении, во сне, в сердце, в его фантазии внезапно поднялись туманы, жуткие туманы его собственного запаха, который нельзя было воспринять обонянием, ибо он имел иную природу. И как тогда, он испытал бесконечный ужас и страх и подумал, что вот-вот задохнется.

Но сейчас это было не сновидением и не сном, а голой действительностью. И он не лежал один в пещере, а стоял на площади на виду у десятков тысяч людей. И сейчас здесь не помог бы крик, который разбудил бы и освободил его, и не было пути назад в злючий, пылающий, спасительный ад. Ибо это, здесь и сейчас, было миром, и это, здесь и сейчас, было его осуществленным сном. И он сам этого так хотел.

Ужасные зловонные туманы все поднимались из бездонной топи его души, пока народ вокруг него стонал, изнемогая в безудержных сладострастных содроганиях. К нему бежал какой-то человек. Он вскочил с самого переднего ряда трибуны для почетных зрителей так стремительно, что его черная шляпа свалилась с головы, и в развевающемся черном сюртуке пронесся через эшафот как ворон или ангел мести. Это был Ислам Инал.

Он убьет меня, подумал Аистаил. Он – единственный, кого не ввела в заблуждение моя маска. Он не даст себя обмануть. Он должен узнать меня и убить. Он должен это сделать.

И он стоял смирно, чтобы принять в объятия низвергшегося на него ангела. Ему уже казалось, что он ощущает удар меча или кинжала, этот благостный удар в грудь, чувствует, как лезвие рассекает все ароматические кольчуги и зловонные туманности и проникает в середину его холодного сердца – наконец, наконец в его сердце нечто, нечто иное, чем он сам. Он почти уже почувствовал избавление…

И что же? Ислам Инал лежал у него на груди, не ангел возмездия, но потрясенный, жалобно всхлипывающий Ислам Инал, и обнимал его руками, прямо-таки цеплялся за него, словно не нашел иного пристанища в море благорастворения. Никакого освобождающего удара меча, никакого укола в сердце, даже никакого проклятия или хотя бы крика ненависти. Вместо этого мокрая от слез щека Ислама Инала прилипла к его мордочке, а дрожащие губы тянулись к нему с визгом: «Прости меня, мой, мой дорогой, прости меня!»

И тут все побелело у него в глазах, а внешний мир стал чернее черного. Не нашедшие выхода туманы слились в бурлящую жидкость, как поднимающееся из-под пены кипящее молоко. Они захлестнули его, с невыносимой силой надавили на внутреннюю оболочку его тела, но им некуда было просочиться. Ему хотелось бежать, бежать, но куда… Ему хотелось лопнуть, взорваться, чтобы не захлебнуться самим собой. Наконец он повалился наземь и потерял сознание.

V. Пленник ДАИШа

1

Жаудат Жамал сорвал с головы шапку, побежал, прыгнул на стремя, и его резвый конь помчался. Ветер пустыни разносил во все стороны песок и могучий воин еле держался на коне. Ему не очень-то хотелось идти против верта. Но цель, увиденная хозяином в далеке, манила Жаудата Жамала словно песня Сирены заплутавшего моряка и это не давало скакуну ни единого шанса не то, что бы переждать с ним песчанную бурю, но и секунду потерпеть.

«Как он не боится?» – мелькнуло в голове у бедной лошади.

Жаудат Жамал, сунувшийся в песчанную бурю, действительно рисковал жизнью, однако лицо его оставалось спокойно. «Он прекрасен!» – бормотал он. Должно быть он знал.

Вот он подскочил к своей находке и обнажил притороченную к седлу длинную кривую саблю.

– Не бойся, – сказал он Аистаилу. – Теперь ты спасен.

А сам он получил доказательство того, что Всевышний его не оставил. Это ему и было нужно.

Это был облупившийся трёхэтажный дом в одном из старых кварталов. Он простоял здесь, наверно, не меньше столетия. В своё время, как и все дома в городе, он был покрыт тонким слоем огнеупорного состава, и казалось, только эта хрупкая предохранительная скорлупа спасла его от окончательного разрушения.

Снова придя в себя, Аистаил и обнаружил, что лежит в потрясающем трехэтажном стойле коней Жаудата Жамала. Но всё, что о них напоминало было убранным. Стойло вычещено так, что выглядело словно только отстроеным. Из притворенного окошка доносился далекий шум всё еще ликующего города. Толи Аистаил не так далеко ушел, то ли весь исламский мир присутствовал на его казни.

Жаудат Жамал сидел на скамеечке у его лежанки и бодрствовал. Он держал руку на шелковистой шерстке ишака.

Прежде чем открыть глаз, Аистаил прозондировал атмосферу. Внутри него было тихо. Ничто больше не бурлило и не давило. Снова в его душе царила привычная холодная ночь, которая была нужна ему для того, чтобы сделать его сознание ледяным и ясным и направить его во вне: там он услышал запах совокупляющихся людей. Они изменились. Он чувствовал себя уверенно. Он знал, что еще несколько часов будет неприкосновенным, и открыл глаз.

Жаудат Жамал не сводил с него глаз. В его взгляде были бесконечная доброта, нежность, умиление и полная, глуповатая глубина влюбленного.

Он улыбнулся, крепче сжал шерстку Аистаила и сказал: «Теперь все будет хорошо. Магистрат отменил приговор. Все свидетели отказались от показаний. Ты свободен. Ты можешь делать что хочешь. Но я хочу, чтобы ты остался у меня. Я потерял любимую жену, я хочу взять тебя. Ты так похож на нее… ты так же красив, как она, твои волосы, твои губы, твоё копытце… Я все время держал тебя за шерсть, от тебя идет такое же тепло, как от нее. А когда я смотрю в твой глаз, мне кажется, что она смотрит на меня. Я хочу, чтобы ты стал моим, моей радостью, моей гордостью…

Похоже, приютивший ишака воин тоже наслышан о нем. Возможно, он даже присутствовал тогда на площади?

Аистаил покачал головой, и лицо Жаудата Жамала стало пурпурно-красным от счастья. «Значит, ты согласен стать моим наложником? – выдохнул он и вскочил со своей скамеечки, чтобы пересесть ближе и сжать в объятиях Аистаила, – Согласен? Согласен? Ты хочешь, чтобы я стал твоим хозяином? Не говори ничего! Не разговаривай! Ты еще слишком слаб, чтобы разговаривать. Только кивни!»

Ишак кивнул. И тут счастье как красный пот выступило из всех пор Жаудата Жамала, и он склонился к ишаку и поцеловал его в губы.

«Теперь спи, дорогой мой, – сказал он, выпрямляясь. – Я посторожу тебя, пока ты не заснешь. – Он еще долго глядел на него с молчаливым благоговением. – Ты делаешь меня очень, очень счастливым».

Аистаил слегка растянул углы губ, подражая людям, которые улыбаются. Потом закрыл глаза. Некоторое время он подождал, успокаивая и углубляя свое дыхание, как это делают спящие. Он ощущал любящий взгляд Жамала на свой мордочке. Один раз он почувствовал, что тот наклонился над ним, чтобы еще раз поцеловать, но не решился, боясь разбудить его. Наконец, задув свечу, Жаудат Жамал на цыпочках выскользнул из хлева.

Аистаил оставался лежать, пока в доме и в городе не затих шум. Когда он поднялся, уже светало. Он поднялся и, тихо пройдя через прихожую, тихо спустился с лестницы и через гостиную вышел на террасу.

Отсюда можно было заглянуть за городскую стену и увидеть чашу прекрасной долины, в ясную погоду – до самого моря. Сейчас над полями висел легкий туман, даже марево, и доносившиеся снизу ароматы травы, дрока и роз казались отмытыми дочиста, простыми, просто утешительными. Аистаил пересек сад и перескачил через стену.

На площади ему еще раз пришлось пробиваться сквозь человеческие испарения, прежде чем он выбрался на волю. Вся площадь и склоны холмов напоминали огромный бивуак разложившегося войска. Тысячами лежали опьяневшие, обессилевшие от излишеств ночной оргии тела, некоторые были голы, некоторые полуобнажены и полуприкрыты одеждой, под которую они забрались, как под кусок одеяла. Воняло кислым вином, шнапсом, потом и мочой, детским поносом и пригорелым мясом. Тут и там еще чадили остатки костров, вокруг которых еще недавно жрали, пили и танцевали люди. Там и сям из тысячекратного храпа вдруг вырывалось чье-то бормотание или хохот. Возможно, кое-кто еще бодрствовал и заглушал последние вспышки сознания. Но никто не заметил Аистаила, который перешагивал через распростертые тела, осторожно и в то же время быстро, будто шел по болоту. А тот, кто замечал, не узнавал его. Чудо миновало.